Автор: Жанна ВасильеваИздано: Газета "Культура"В рамках проекта «Истоки современной российской фотографии» галерея «Photographer» показывает выставку известного российского фотографа Николая Игнатьева. Так получилось, что известен он был больше на Западе, потому что с 1987 года работал на агентство «Network Photographers». Его снимки публиковали журналы «Time», «Stern», «Vogue», газеты «The New York Times», «The Sunday Times». Он умер в Лондоне в 2004-м, года не дожив до пятидесяти.
Игнатьев пришел в жесткую мужскую профессию фоторепортера из области не менее рискованной. В конце 1970-х, после окончания МГИМО, он работал военным переводчиком в Афганистане. Тогда же увлекся фотографией. На первый взгляд увлечение выглядело прямой противоположностью тому, чем он занимался. Снимки не требовали перевода. Напротив, они позволяли молчать. И еще они позволяли создать дистанцию — от будничного ужаса войны, ее беспощадной бессмысленности. На выставке нет ранних работ Игнатьева. Но сдается, что темный отблеск гнетущей тяжести, что пережита теми, кто прошел «Афган», вдруг является в гораздо более поздних его работах. Например, в снимке «Грузовик с мясом на фоне улицы», сделанном в марте 1991-го в Екатеринбурге, тогда еще Свердловске. На первый взгляд в работе — все атрибуты социального репортажа. Темная зимняя очередь, что тянется по правой стороне улицы, образует дальний план снимка. А на первом — гора вожделенного дефицита, мяса, которое и ждут замерзшие люди. Огромные части свежерубленных туш навалены прямо в кузове грузовика. Они почти загораживают ближний вид улицы. Контраст между буро-красно-белой горой и блеклым городским пространством оборачивается их непреодолимым разрывом. Разрывом между мертвой плотью, которая недавно была живой, и пространством вроде бы живым, но абсолютно безличным. В результате чисто репортерский по теме снимок выглядит, как констатация неприглядной истины. Ее неприглядность никак не связана с трудностями социальной жизни России начала 1990-х. Скорее она определяется тем, что столкновение мертвой плоти и анонимного, неперсонифицированного пространства города выглядит предельно исчерпывающим. Не ведающим о возможности другого выбора.
Но такое безыллюзорное жесткое видение отнюдь не является отличительной чертой работ Игнатьева. Пожалуй, напротив, на фоне представленных в галерее работ оно выглядит исключением. Один из излюбленных мотивов его фотографий — покрывало. Это может быть яркий парус сари, которое женщины сушат на ветру в Индии; полупрозрачный рисунок теней на фото житейской сценки (как на снимке ювелирного торговца в Кабуле); мерцающая сеть, сквозь которую виден книжник с ребенком (на фото еврейского Нового года на Украине в 1996-м); самодельный дождевик, ветром поднятый, как крыло, над паломницей с рюкзаком и посохом, идущей к реке Великой в 1995-м… Поначалу кажется, что автора заинтересовали визуальные эффекты, открывающие возможность неоднозначных толкований. Но какие уж особые визуальные эффекты на фотографии паломников 1995 года? Бескрайность проселочной дороги, по которой тянется вдаль череда идущих? Зелень травы после дождя? Яркий красный плащ женщины на первом плане? Не серый же полиэтилен, развевающийся вместо дождевика? Но, как ни странно, похоже, именно тема накидки, пелены, сети, покрывала над обычной жизнью была интересна фотографу. Фотография была жизненно необходима именно потому, что позволяла поймать момент, когда приоткрывалось настоящее лицо реальности за привычным маскировочным укрытием. Очевидно, ему интересна была мистерия жизни, ее тайна.
Игнатьев очень чуток к энергии света и цвета. Он любил ловить тепло света. Его свечение поймано в отражении то ли окна, то ли витрины на снимке «Уличной сценки в Тбилиси». Его сияние превращает закат на набережной Тобольска в кадр из неведомого фантастического фильма. Благодаря мягкому утреннему свету китайский крестьянин, пашущий плугом на буйволе, похож на силуэт, нарисованный тушью на фоне туманных гор.
Валерий Щеколдин, который был другом Игнатьева, в статье к выставке заметил, что «он был неискаженным русским человеком европейской выделки». Вряд ли стоит удивляться тому, что в фотографии Игнатьеву пригодился багаж прежнего образования. Широта интеллектуального кругозора, живой интерес к чужим культурам, теплое внимание к человеку. Он одним из первых российских фотографов освоил язык западного репортажа, опирающегося на опыт Робера Франка, Уолкера Эванса, Ли Фридлендера… Показательно, что галерея «Photographer» представляет Игнатьева прежде всего как европейского мастера. В этом смысле Николай Игнатьев снова оказался в роли переводчика. Посредника, сближающего западную и российскую фотографические традиции.
Газета «Культура»
