Издано: КоммерсантЪ
Живопись всюду и везде. «Пицца «Патерсон»» (1952) — это по всему, по бликам в стекле витрины, по позе «руки в брюки» гражданина в кепке, по свету, входящему в картину, то есть, пардон, в кадр почти параллельно горизонту, Эдвард Хоппер. «Рабочий. Мондриан» (1954) — тут все и так понятно, без слов. В 1950-е и 1960-е его, кажется, тянуло к абстракции. Особенно — к Марку Ротко. «Сквозь доски» (1957) — уличная сценка, увиденная в тонкую щелку, тонет в ротковском красном и черном. Или вот «Снег» (1960) — из раннего, еще фигуративного Ротко, с тоненькими, потерянными в нью-йоркской подземке пассажирами. Ротко в силу национальности и религиозности, возможно, и был родственной душой. Впрочем, сам фотограф говорит о любви к французам, Пьеру Боннару и Эдуарду Вюйяру — поэтам мимолетностей в повседневности.
Сол Лейтер родился в семье талмудиста из Питтсбурга, учился на раввина в Кливленде, но премудростям мидраша предпочел холст, масло и вонь скипидара. И двадцати трех лет от роду, бросив иешиву, подался в Нью-Йорк, чтобы стать художником. Он успел вовремя: дело было в 1946-м — Нью-Йорк как раз переживал расцвет абстрактного экспрессионизма. Ступеньки ажурной чугунной лестницы, пустые кресла в электричке, окно и стальная обшивка автобуса — все это в лейтеровских снимках будет трактовано как живописные поверхности. Ему посчастливилось подружиться с Ричардом Пусетт-Дартом: не самый видный среди абстрактных экспрессионистов, он был для Нью-Йорка тем, чем был Владимир Фаворский для Москвы, учителем, наставником — все с большой буквы. Пусетт-Дарт посоветовал Лейтеру попробовать силы в фотографии, которой он баловался лет с тринадцати — первый фотоаппарат ему подарила мать, видимо, на бар-мицву.
В 1947-м в MoMA, тогда чуть ли не единственном музее мира, где фотографию рассматривали как искусство, открылась выставка Анри Картье-Брессона — посредственного живописца, ставшего великим художником камеры. Потом Лейтер познакомился с Юджином Смитом, тот показал ему книгу Алексея Бродовича «Балет» — это была живопись, снятая на черно-белую пленку. В 1948-м Лейтер стал снимать сам — в том числе и в цвете, чтобы не расставаться с живописью. В 1951-м одну серию начинающего фотографа опубликовал журнал Life.
Взлет был стремительным, как и падение. Великий Эдвард Стайхен, директор фотографического отдела MoMA, брал его работы на выставки и читал о них лекции. Ему стали заказывать модную съемку — Esquire, Harper’s Bazaar, Show, Elle, Vogue, Queen, Nova… Но слава Сола Лейтера осталась в 1950-х — вместе с его живописным Нью-Йорком 1950-х, нет, не битническим, а каким-то другим. Говорили, что он ушел в коммерцию. Он отвечал, что модная фотография — тоже почтенный бизнес, и потом, ему надо платить за квартиру и соус для спагетти. И все больше занимался живописью как таковой — теперь он называет себя крупнейшим (и единственным) коллекционером картин Сола Лейтера в мире.
О нем вспомнили лишь в 1990-е — после тридцати с лишним лет забвения. Критики причислили его, наряду с Робертом Франком и Дианой Арбус, к столпам «нью-йоркской школы» фотографии. Признали живым (слава богу) классиком. А в 2000-х затаскали по выставкам и закупили в музеи. Венская Альбертина, берлинский Гравюрный кабинет, Музей Виктории и Альберта, Уитни, чикагский Институт искусств, вашингтонская Национальная галерея — все как с цепи сорвались. Выставка Сола Лейтера в Photographer.ru, сделанная в сотрудничестве с официальным представителем фотографа, нью-йоркской Howard Greenberg Gallery, первая в России. В экспозиции — собственно классика, цветные снимки 1950-х и 1960-х.
Самое поразительное, что все это, если говорить о жанре, уличная фотография. То есть то, что по жанровым стандартам предполагает действие, рассказ, социальный нерв, схваченный момент. Здесь же вермееровские, тающие на свету краски. Тишина и покой. Вертикальные по преимуществу форматы — в живописи они предназначаются для статики, а не для движения, для созерцания, а не для повествования. Для лирики, а не для драмы и эпоса. С точки зрения репортажа, фотография Сола Лейтера — сплошное упущенное мгновение. И что-то пойманное. Может быть, вечность.